«Я не люблю выражений: “пушкинист” или “занимается Пушкиным”… Я  Пушкиным не занимаюсь, и я не “пушкинист”. Просто я его люблю. И в течение сорока лет встречаюсь с ним, преподавая литературу», – так жестко и определенно высказалась однажды Валентина Федоровна.[1]

   Пушкинист – высшее литературное звание в России, самый редкий и самый непостижимый титул, которого только можно удостоиться литератору, и носителем его были не многие. Имена П.В.Анненкова, П.И.Бартенева, Н.Н. Страхова, В.М.Жирмунского, Б.Л.Модзалевского, М.О.Гершензона, Б.В.Томашевского, П.Е.Щеголева, В.В.Вересаева, С.М.Бонди, С.М.Эфроса, М.А.Цявловского, Ю.М.Лотмана, Н.Я.Эйдельмана и других выдающихся исследователей жизни и творчества Пушкина всегда были почитаемы Кашковой, а работы их – настольными у Валентины Федоровны в продолжение всей жизни, равно как и мемуары, дневники, переписка друзей, знакомых и современников великого поэта. Все эти имена, более или менее нам знакомые, много раз упоминались Кашковой, а их книги хранились в её заветном «пушкинском» шкафу. Но не единожды слышали мы от неё и то, что лучший пушкинист – сам Александр Сергеевич, надо только уметь его читать. При этом отношение к Пушкину у Кашковой не было идолопоклонническим. Она не творила из него кумира, которому дóлжно слепо поклоняться. Валентина Фёдоровна верой и правдой служила Пушкину и, как и сам А.С.Пушкин, служила русской литературе. Служила, но не прислуживала.

   «Может, не стоит кричать каждый день – “Пушкин! Пушкин!”. Может, лучше его спокойно читать и думать над прочитанным? Может, и не каждый день читать, и не каждый час думать. Мы же не роботы. В нашу жизнь каждый день приходит что-нибудь новое, иное. Пушкину было бы страшно представить, что у нас, его потомков, есть лишь только он. У нас есть целый мир, тот самый, в кото­ром Пушкин жил. Посмотрите на его библиотеку, на книги, кото­рые он успел прочесть. Вот и нам надо успеть. Иначе мы и его не поймем. Это невозможно объяснить: “Изучать Пушкина”, “Ра­ботать над Пушкиным” - я этого не понимаю... Приходит время к нему обратиться, когда без него нельзя, и тогда ты не «рабо­таешь над его произведениями», а наслаждаешься ими или зада­ешь себе бесчисленные вопросы». [2]

   Такое отношение к нашему национальному поэту можно принять и за бесценное завещание, и за мудрый наказ, и за еще один кашковский урок… Но всё же, можно ли назвать Валентину Федоровну пушкинистом, поставив в один ряд с выдающимися пушкинистами прошлого и настоящего?

   Ответ вполне определенный: можно и нужно!

   Со времен самых ранних опытов изучения поэтического наследия и жизни первого поэта России пушкинистика шагнула, по выражению кровно связанного с Торжком историка и философа М.Я.Гефтера, не вширь, а вглубь, когда детальному рассмотрению подвергается не общее, а частное. [3] Это и эпизоды из жизни самого Пушкина и его семьи, включая предков и потомков, и детальная история создания им отдельных произведений, это анализ рисунков, дневника, писем самого поэта и изучение жизни каждого его адресата. Исследуются судьбы всех, кто имел хоть какое-то отношение к Пушкину, к его семье, к его наследию. Чего стоят одни только сборники Михайловская пушкиниана, издаваемые Музеем-заповедником А.С.Пушкина «Михайловское»! Вот, например, тема из сборника номер 51 за 2010 год: «Онтология “вещей” в романе А.С.Пушкина “Евгений Онегин” и её “беллетризация” прижизненной критикой». А ведь есть еще и знаменитый Пушкинский Дом в Санкт-Петербурге и десятки других музеев по всей стране, в которых работают сотни исследователей… Пушкина изучают не только литературоведы, историки и философы, но и художники, и театроведы, и врачи… Сколь был всеохватен сам Пушкин, столь всеохватен и интерес к нему. То есть всецелое изучение Пушкина уже давно распалось на атомы, из которых, возможно, когда-нибудь вырастет нечто единое, общее, целое. Ведь подлинной биографии поэта, той, которая бы удовлетворила нас и ответила на все вопросы, – все еще нет… Но не исключено, однако,  что таковой уже и не будет. «Его [Пушкина] владения неисчислимей нашего знания и сознания, он присвоен кровообращением народа, да так и передается – из пульса в пульс, из поколения в поколение», – написала в 1981 году Белла Ахмадулина, кстати после просмотра документального фильма Земля Тверская, пушкинские места. [4]

   Почему же невозможно уже написать полную, всеобъемлющую биографию Пушкина?

   Да потому, что А.С.Пушкин, как и всякий гений, многолик и неуловим и в каждом исследовании, книге или очерке о нём незримо присутствует и сам исследователь. Можно сказать, что, исследуя Пушкина, мы в не меньшей степени изучаем себя. И чем больше книг, научных монографий, популярных очерков и просто воспоминаний – тем дальше отдаляемся мы от истины. В этом случае истина множится, распадается на десятки и сотни имеющих право на жизнь «правд» и перестает существовать. И всякий пушкинист скажет, что Александр Сергеевич был и остается самой большой загадкой русской литературы и русской культуры, несмотря на гигантскую библиографию о нём… Это не парадокс – это правило!

   Так вот, чтобы ответить на вопрос о роли и месте В.Ф.Кашковой в пушкиниане, зададимся еще двумя вопросами. Первый: какую роль в жизни Пушкина играла тверская земля? Второй: многое ли об этом за двести лет написано?

   Ответы на оба вопроса очевидны. Тверская земля, с её Малинниками, Берновым, Торжком, Старицей, Прутней, Павловским, с Государевой дорогой и с самой Тверью, играла в жизни Пушкина весьма значительную роль. А вот исследований об этом – не много. А те, что когда-то имелись, были забыты. Как вспоминает Кашкова в своей книге Рядом и далеко, в пятидесятые годы прошлого века на историко-филологическом факультете Калининского пединститута тема связи Пушкина с тверской землей не звучала вовсе, хотя «еще в конце XIX– начале XXвеков были опубликованы материалы С.А.Фессалоницкого, И.А.Иванова, В.И.Колосова о пребывании А.С.Пушкина в кругу старицких дворян, о творческих связях поэта с тверским краем. Удивительно, что фамилии краеведов-исследователей не упоминались у филологов, а к литературному краеведению относились как к праздной забаве. Словно кто-то ставил барьер на дорогах, которые повели бы нас к открытиям, оживили память, разбудили в душах чувство родства с тверской землей, которая была такой гостеприимной для многих поэтов, писателей, художников, композиторов».[5]

   Кстати, Кашкова вспоминает, что и само выражение «тверская земля» было под запретом вплоть до середины восьмидесятых и в грубой форме вычеркивалось редакторами из публикаций!.. Поэтому воскрешать память о связях А.С.Пушкина с тверской землей стало возможным уже в новую эпоху. И тверской Пушкин – плод многолетних усилий торжокской интеллигенции кануна XXIвека, и прежде всего В.Ф.Кашковой, написавшей несколько книг на эту тему, и в обширной пушкиниане эти полные света, любви и чистоты русского слова книги  занимают достойное место.

   Но деятельность Кашковой не ограничивается лишь книгами. Здесь и бессчетное множество статей, интервью, теле- и радиопередач, докладов на научных конференциях, выступлений на памятных вечерах, посвященных Пушкину, на презентациях книг, как своих, так и коллег-писателей.[6]

   Добавим к этому многолетнюю работу по организации музея Пушкина в Торжке, по подготовке и проведению ежегодных Пушкинских праздников поэзии, по открытию множества выставок и экспозиций, так или иначе связанных с Пушкиным и всем XIX веком, и многое-многое другое, о чем, я уверен, будет и сказано, и написано самими новоторами. Ведь Валентина Федоровна Кашкова прямым образом связана с зарождением на тверской земле счастливого «братства тех, кому не безразличны судьбы русской культуры, поэтическое слово, озаренное светом Пушкина»…

   И вся эта подвижническая деятельность ценою в жизнь была направлена на то, чтобы сохранить память о великом поэте России, а когда надо – защитить его имя от наветов, лжи и пошлости. И друзья Валентины Федоровны знают, что в отстаивании чистоты имени Пушкина, как, впрочем, и всей русской литературы, она не знала компромиссов. А вот страдала она, наслушавшись очередной пошлости, не на шутку. Представляю, с какой горечью записывала в дневник Кашкова свои впечатления о просмотренной телепередаче: «Я понимаю, что слащавое нанизывание всем известного надоело. Но это мерзкое смакование худшего, пошлого, радостное, взахлеб, –такая постыдная черта некоторой части нашей пишущей и снимающей “элиты”…»[7]