В первой части книги В.Ф. Кашковой "Рядом и далеко", которая называется "Как во граде то было во Торжке", есть глава "Родные лица", она посвящена самым близким и дорогим людям Валентины Фёдоровны, родителям: Фёдору Александровичу и Ольге Константиновне, дедушке Александру Ивановичу, бабушке Анне Андреевне. Глава раскрывает быт и традиции жителей города Торжка начала 20 века. Давайте перечитаем главу "Мой дед - Александр Иванович".

«Почему-то дедушка вспоминается мне в двух обличьях. "Первый" дед - домашний: высокий, осанистый, с седой кудрявой бородой, в фланелевой рубахе в синюю крапинку - навыпуск, в чёрной жилетке, в коротких мягких сапогах (никаких домашних тапочек тогда не носили!).

Таким он был за вечерним чаем. На шее - мохнатое полотенце, чтобы вытирать пот, который "выпаривался" в течении получаса, пока чаёвничали за столом. Дед был страстный чаёвник: в шкафчике, висевшем на стене, стояла "батарея" пачек и металлических банок с чаем, разных чайниц, которые дарили ему на именины.

Чаепитие было в семье священным ритуалом, особенно по воскресеньям. Выпивали за один присест по пять-шесть чашек - до "седьмого пота". Чай пили только вприкуску: мелко наколотый сахар ставили в большой стеклянной сахарнице на высокой ножке, брали кусочки всегда рукой - "щепотью".
На столе ворковал самовар с конфоркой, на которую ставили заварной чайник. В кухне было два самовара, один - "ведёрный", медный, оставшийся ещё с трактирных времён, его на стол не ставили, только кипяток грели в нём для заварки и кухонных нужд; второй - "белый", блестящий, будто серебряный, с "медалями" по бокам, его подарили деду в день пятидесятилетия. Вокруг него собиралась вся семья. Дед восседал напротив меня, я любила смотреть, как он держит блюдце на ладони, смешно дует и смахивает полотенцем капельки с бороды.

...Часто за чаем папа и дед решали свои артельные дела, называли фамилии тех, с кем надо договориться о заказе или сделать какую-то работу - фамилии часто повторялись, вот почему я их помню до сих пор. Вмешиваться в разговор нам не разрешалось. Только бабушка могла иногда вставить словечко.

... "Второй" дед - праздничный. Когда его звали к кому-либо в гости, он надевал светлую рубаху, сверху жилет и длиннополый чёрный пиджак, картуз с лакированным козырьком, чёрные лакированные сапоги до колен, а зимой тёплый треух и чёрные высокие валенки -"чёсанки", как их называли. Валяли зимнюю обувку для деда по заказу у Голубева - это был отменный мастер. В таком виде деда можно было выпускать в театре на сцену в какой-нибудь пьесе Островского: типаж - необыкновенный!

В кармане пиджака всегда был необъятный клетчатый носовой платок. Платки стопкой лежали в бельевом комоде, иногда мне, когда я была маленькой, на голову повязывали один из дедовых "платочков". Такой же стопкой лежали и дедовы бумазейные или полотняные рубахи: каждый день папа и дед брали с собой на работу по чистой рубашке, чтобы в пропотевшей не идти на обед (обедать ходили домой- путь был недолгий, минут десять  ходьбы  - на ногу отец и сын были легки).

..."Праздничный" дед был непредсказуем: он мог прийти своим ходом с любого конца города, но чаще всего сил идти пешком, например, с Конной улицы - это километра два! - у него не было по причине обильных застольных возлияний (надо сказать, что колесники любили долго сидеть, вкусно есть и сладко пить!).

Тогда деда привозили на извозчике. Бабушка выбегала навстречу и ласково (!) вводила деда в комнату, своего Александра Ивановича - так она его называла. Он начинал "представление".

-Чаю! - командовал дед.

Бабушка моментально ставила самовар: всё уже было наготове.  Когда самовар начинал "петь" и уже готов был "пустить пары", дед мог подойти и открыть кран - а кипяток бежал по кухне, все хватались за тряпки. Бабушка просила:

- Отец, уймись! Ребят обваришь!

- Кто в доме хозяин? - гремел дед.

- Александр Иванович!  - тихо, успокаивающе говорила бабушка: она знала свою роль в этом "спектакле".

- То-то! - усмехался дед, разглаживая бороду. И опять: - Чаю!

Самовар грели снова, дед успокаивался, трезвел и начинал меня и Володю одаривать конфетами и орехами. "Праздничный" дед был для нас "сладким".

В доме он был Хозяин: ему отдавали получки, он отсчитывал деньге бабушке на мелкие расходы и папе на семейные покупки.

В обязанности деда входило покупать продукты на базаре по воскресеньям: мясо, рыбу, муку, масло... Когда в семью вошла мама, дедушка просил (не приказывал!), чтобы она ходила с ним на базар - её советы он выслушивал внимательно.

...Думаю, что дед учился мало, но читать и писать умел, считал отменно, иногда в руки брал газету, изучал только заголовки - очков у него не было до самой кончины. Папа удивлялся: "Вот тебе и на! Прочитает отец заголовки - и всё как на ладони,  точно поймёт!"

В артельном коллективе, куда Кашковы вошли в 30-е годы, деда уважали и ценили: хороший мастер, он умел учить молодых - это не каждому дано.

В 1940 году деда и папу наградили орденами "Знак Почёта" - это был редчайший случай, чтобы наградили сразу отца и сына. Оба они наградами гордились.

Работа колесников (делали колёса, дровни, телеги) была тяжёлой, но платили, видно, им хорошо: по давней традиции жёны не работали, хотя в доме дел не переделать - с утра до поздней ночи. Семьи, как правило, были многодетными. И главная забота домашних хозяек, как их стали именовать, - сохранить в семье мир и покой, согласие.

Но, как мне думается теперь, безмятежного покоя в нашем большом доме не было: достаточно вспомнить, как тяжел ушла из жизни тётя Паня, нарушившая вековые устои мещанско-купеческого Торжка, где жили, чтобы "всё шито-крыто было". Первой, кто воспротивился диктату деда, стала тётя Аниса, покинувшая семью в 18 лет. Когда она приезжала в отпуск с детьми из Ленинграда, в доме начинался Праздник Свободы.

Как-то раз я услышала:

- Папа, оставь детей в покое! Перестань указывать, куда им идти можно, куда нельзя. Хотят идти купаться  - пусть идут.

Дед, присмирев, всё-таки сказал своё:

- Пусть идут! Но и ты с ними!

- Что ж, это разумно! Пойду!

- "Разумно, разумно!" Ишь, как отцу говоришь!..

- Папа, это я к тому, чтобы ты не нервничал по пустякам!

Дедушка долго шептался с бабушкой на кухне... Видно, обсуждали, что им "можно" и что "нельзя". Когда Шура и Надя (они мне очень нравились!) начинали говорить о книгах, обсуждали передачи по радио, рассказывали Володе о Ленинграде, дед прислушивался, наверное, пытаясь понять, как живут его внуки в большом далёком городе, где он никогда не бывал. (Позже я узнала, что дед ездил только в три города: Тверь, Ржев и Вязьму, куда возил ещё до революции и в период НЭП(а) на продажу колёса.)

В церковь дедушка ходил редко, но после войны, когда в 1946 году открыли нашу Михайловскую, вдруг зачастил, особенно после смерти бабушки весной 1949 года, и так же неожиданно перестал посещать храм. Мама спросила его:

- Папаша! Почему ты на службу в церковь перестал ходить?

- Нету там, Оля, Бога. Одна суета. Вот он тут, у меня...

Перед старинными образами всегда горела лампадка. Мы не знали, что заставило деда так думать, но, наверное, какие-то причины были.

Когда дед остался один, мама стала размышлять, что надо каким-то образом устроить его жизнь, чтобы он не чувствовал пустоту, не сидел "бирюком". Уж не знаю как, но она завела речь о том, что надо бы найти ему "подругу": был наш Александр Иванович ещё крепкий - колёса чинил летом для колхозов, поправлял сани, телеги - во дворе дома была мастерская.

Мамин разговор возымел действие: "подругу" дедушка нашёл сам - это оказалась Дуня Луковникова, вдова извозчика, с которым мы были давно знакомы. Дом Луковниковых на Бурковской сгорел осенью 1941 года, Дуня жила на квартире. Дед виделся ей завидным "женихом" - ещё бы!  Такой дом!.. Пожили они два года, и "молодая" стала настаивать, чтобы дед подписал ей свою половину (вторая часть принадлежала папе, а после его гибели - маме и мне). Но не тут-то было!

- Кто в доме хозяин? - спросил дед свою шестидесятилетнюю подругу.

Не знала она, что отвечать, - бабушкиной мудрости у неё не было. Дед от своих прав отрекаться не стал. Пошли ссоры. Однажды жена подняла руку на мужа. Это наш дед (хозяин!) вынести не мог - всё кончилось разводом, пожалуй, последним актом житейского "спектакля", который любил разыгрывать Александр Иванович, невесёлым, болезненным актом.

Тогда о разводе было принято помещать объявления в местной газете. Такое объявление дали и о разводе нашего деда, которому шёл восемьдесят второй год. Дивно это было, а может, кому и смешно. Но не нам. Дед исстрадался, поник, мы не знали, что делать.

Городской суд разводившихся должен был мирить и давать срок для размышления. Дед своего мнения не изменил. Дело пошло в областной суд.

Я училась на четвёртом курсе в Калининском пединституте, когда дядя Вася привёз отца в высшую инстанцию. Я, конечно, пошла в зал суда... Дед сидел спокойно, ни на кого не глядя. Насупившийся, обиженный, мне было его очень жалко. "Бабушка", встряхивая кудрями, оглядывала зал.

Судья стала задавать вопросы: отчего, мол, дедушка, вы решили развестись с бабушкой.

Дед стоял и молчал, потом сказал:

- Бабушка моя на кладбище. А эта пусть живёт сама по себе. Граждане судьи, сделайте меня слободным гражданином!

В зале засмеялись, судья тоже улыбнулась: видно, такого стены суда не слышали. Тётя Дуня пыталась говорить о "чувствах". Дед морщась, повторил просьбу.

Судья сказала, что гражданке Кашковой негде будет жить. И тогда мой Дедушка громко ответил:

- Пущай живёт в нашем доме... Но не со мной. Выгорожу ей угол...

И деда сделали "слободным" гражданином.  А "бабушка"до последнего часа обитала в комнате с одним окном. Дед прорубил для неё отдельный выход. (Пережила она Александра Ивановича лет на десять и ушла из жизни Кашковой.)

...Пишу сейчас и размышляю о заветной мечте моего деда - пожить "слободным гражданином". Мало свободы давала ему жизнь - эпоха с трудными и жестокими передрягами, семья со всеми бедами. Так и не удалось ему пожить по своему разумению.

В 1956 году к отцу переехал со всей семьёй дядя Вася: они жили в квартире, их дом на улице Бакунина сгорел в первый большой налёт фашистской авиации осенью 1941 года. И опять стали "дожимать" деда требованием подписать имущество. Подписал... И доживал свой век далеко не свободным. В бывшей буфетной комнатке, в одно окно...

А личностью он был незаурядной. От него я узнала многое о быте и нравах новоторов, о кустарях и ремесленниках, о понятиях рабочей чести и человеческого достоинства. И ещё о том, что внутреннюю сущность человека определяет труд, его умение обучиться своему ремеслу.

И моё учительское дело он считал ремеслом. Однажды спросил:

- Как ты, внучка, постигаешь своё ремесло, с охотой?

- Стараюсь, дедушка, учителем стать нелегко, но дело своё люблю, теперь я в этом уверена.

- Смотри, не посрами нас. Помни: мы Кашковы - люди рабочие...

Дожил дед до девяноста пяти лет. Уходил из жизни почти в твёрдой памяти. Только в последнюю неделю глаза у него будто выцвели, стали совсем серыми, словно промытыми слезой. Часто он никого не узнавал. Но в последней день взгляд прояснился, а слов уже не было. Всё сказал за долгую жизнь...

Каким же я вспоминаю своего деда, который почти сто лет хранил в душе всё наше, родное? Почему-то вижу его таким, каким он был в последние пять лет. Вот он сидит летом у раскрытого окна своей комнаты. Весь какой-то белый, светлый.  Густые (да, густые!) голубовато-седые волосы, кудрявая борода с таким же серебристым отливом, тёплая бумазейная рубашка, неизменная жилетка... И смотрит, смотрит...

А мимо идут люди - катится живой человеческий поток. У всех дела, только у него их уже нет. А может, его последнее дело как раз и было видеть, рассматривать жизнь!

...Подхожу к окну, возвращаясь с работы с портфелем, набитым книгами.

- Ишь какую тяжесть несёшь... А надобно, чтоб всё тут было?! - показывает он на голову, не то спрашивая, не то утверждая.

- Да, всё читаете да читаете, а когда же дело делать будете?

Милый дедушка! Что бы ты сказал мне, узнав, что я ещё и пишу, пишу - и пишу... Невольно вспомнилось дедово: "А когда же дело делать будете?" Думаю, дедушка, может, это и есть дело - вспоминать прожитое для тех, кто уже догоняет сзади, делает пока первый шаг?..

Может быть...»

Кашкова В.Ф. Рядом и далеко. К.1: Рассказы о прожитом и пережитом. - Торжок, 2006.-С. 55-61.